• Этот текст вышел в рассылке Kit. Подпишитесь, и вы будете получать наши письма два раза в неделю. На каждое из них можно ответить — написать в редакцию или задать вопрос автору. А если вы хотите поделиться этим текстом, вот ссылка на него.

Часть первая. Что такое патриархат

и всегда ли он существовал

Есть что-то, объединяющее гендерный разрыв в зарплатах, запрет для женщин на определенные профессии и невидимый женский труд (в том числе по так называемому социальному воспроизводству — рождению и воспитанию детей). Что-то общее между тем, что женщины занимают меньше 20% руководящих должностей, представляют всего 2% президентских постов и 24% мест в государственных парламентах. Между убийством новорожденных девочек, выборочными абортами (из-за которых только в Азии на 163 миллиона меньше женщин, чем могло бы быть) и сексуальным насилием, 91% жертв которого — женщины, а 99% акторов — мужчины. Между утверждениями вроде «архитектура — мужское занятие» и городским общественным транспортом, который создавался под мужские маршруты «работа—дом», а женские нелинейные перемещения (часто — с детьми) при этом игнорировались.

Мне знакома неловкость, которую вызывает употребление слова «патриархат»: даже те, кто признает наличие гендерной дискриминации и бытового сексизма, часто не могут до конца поверить в существование огромной невидимой системы, пронизывающей культуру и язык; определяющей то, как мы думаем, действуем и воспринимаем — себя, других, реальность вокруг. Еще труднее поверить, что мы сами бессознательно поддерживаем эту систему, помогаем воспроизводить ее снова и снова. И тем не менее, слишком многое указывает на то, что эта система реальна. 

В книге «Почему патриархат все еще существует» психолог и социолог Кэрол Гиллиган вместе с психоаналитиком Наоми Снайдер определяют патриархат как «культуру, основанную на гендерной бинарности и иерархии, систему понятий или оптику, которая: 

→ заставляет нас разделять человеческие свойства на „мужские“ и „женские“, отдавая при этом мужским предпочтение; 

→ отдает некоторым мужчинам главенство над другими мужчинами и всем мужчинам — над женщинами; 

→ проводит различие между „личностью“ и „отношениями“ таким образом, что у мужчины есть личность, а у женщины в идеале личности нет; при этом женщины находятся в отношениях, которые обслуживают потребности мужчин». 

Как и когда патриархат появился, неизвестно. Основоположник марксизма Фридрих Энгельс в книге 1884 года «Происхождение семьи, частной собственности и государства» пишет, что подавление мужчиной женщины в моногамном браке — первая форма классового угнетения, а конфликт между мужчиной и женщиной был своего рода прелюдией к классовому конфликту. Энгельс предположил, что преисторические общества жили в небольших эгалитарных группах, но затем, с переходом от растениеводства к сельскому хозяйству, — когда человек стал производить больше, чем необходимо для выживания группы — система собственности подмяла под себя систему родства, что и привело к закрепощению женщин. А более поздние антропологические исследования подтвердили и дополнили это предположение. В общем, не всегда и не везде мужчины угнетали женщин, поэтому логично предположить: у того, что имеет историческое начало, будет и конец.

Но патриархат — это не только про власть мужчин, это вообще про то, как люди воспринимают мир. Многие теоретики феминизма указывают, что патриархальное сознание определяет набор из дуализмов: мысль/чувство, душа/тело, святость/грех, культура/природа, объективность/субъективность, рациональность/интуиция, агрессия/пассивность, политическое/личное, публичное/частное и так далее. Во всех этих дуализмах первая часть отвечает за мужской опыт и считается более достойной, а вторая — за подчиненный женский. Дуальное мышление, по мнению теоретиков, поддерживает существование не только патриархата, но и других систем угнетения (например, капитализма и белого превосходства). И на нем основана идея, что мир — это место, где добро борется со злом; а эта идея играет важную роль в милитаризованном национализме, который делит мир на «своих» и «чужих». Для политики реализма, преобладающей в международных отношениях, она тоже важна — благодаря ей насилие все еще считается легитимным способом обеспечить безопасность и решать конфликты, в том числе на уровне государств.

Ценности патриархата люди усваивают через гендерную социализацию, которая бывает первичная (в раннем возрасте) и вторичная (после совершеннолетия). С младенчества к ребенку того или иного пола относятся по-разному: например, мальчиков с большей вероятностью наказывают за плач. Розовое/голубое одеяльце; девчачьи/пацанские игрушки; мультфильмы о принцессах, которых спасают принцы; дисциплинирующие окрики от взрослых «мальчики так не ходят» и «девочек надо беречь», — патриархальный конвейер берет в оборот с самого рождения. И даже у ребенка прогрессивных родителей сегодня нет шансов избежать патриархальной гендерной социализации. 

Социолог Кэрол Гиллиган и психоаналитик Наоми Снайдер пишут, что с детьми в патриархальных обществах в самом раннем возрасте происходит нечто, что считается нормальным, — и что на самом деле калечит их. Патриархат заставляет мальчиков отказываться от любви в пользу иерархий (где мужчина выше женщины, натурал выше гея), а девочек — от собственных желаний в пользу отношений, в которых они бесконечно удовлетворяют эмоциональные запросы партнера. 

Патриархат, резюмируют исследовательницы, не только создает разрывы в отношениях между людьми, но и не дает людям «залечивать» их — высмеивая чувствительность и эмпатию в тех, кто наверху иерархии, а также запрещая бороться с несправедливостью тем, кто внизу. 

И это первый шаг к тому положению вещей, которое делает войны возможными. 

Часть вторая. Как связаны война и маскулинность

и почему агрессию оправдывают защитой

У патриархальной культуры много катастрофических эффектов, но один из самых существенных — производство маскулинностей. Так называют набор психических, поведенческих и телесных особенностей, которые считаются «мужскими». Как и сам патриархат, маскулинность — явление неоднородное. Не существует единственного типа маскулинности: они по-разному работают в разное время и в разных регионах, а еще постоянно меняются. 

Каких мужчин воспитывает патриархат? Социолог Рэйвен Коннелл выделяет четыре типа маскулинностей: гегемонная, подчиненная, сообщническая и маргинальная. По Коннелл, они выстраиваются в последовательную иерархию, где носители гегемонной маскулинности выше всех, но даже носители маргинальной — выше всех женщин. В свою очередь исследовательница Дайана Франсис указывает, что выстраивание иерархий — в принципе ключевое свойство патриархата и маскулинностей. «Настоящих мужчин» в этой системе отличает способность использовать власть по отношению к нижестоящим или даже к равным — чтобы понизить их позиции. Власть при этом может быть интеллектуальная, эмоциональная, экономическая или политическая, но самая показательная — власть физического насилия. 

Многие исследователи указывают, что для формирования маскулинности крайне значим «принцип контраста». То есть для маскулинного мужчины важнее «не быть как баба и гей», чем просто быть «достигатором». Это свойственная многим властным структурам характеристика — определять себя не набором уникальных черт, а «от противного»: белые — это не-черные, европейцы — не-мусульмане, гетеросексуалы — не-геи. Профессор политологии Том Воркман пишет (а другие исследователи армейской культуры подтверждают), что подготовка солдат — это прежде всего не научение «мужским чертам», а убийство «женских»: запрет на сомнение, слезы и эмпатию. 

Маскулинности помогают патриархату сохранять иерархии, властный статус-кво и продолжать вести войны. Историк Кэрол Крайст прямо увязывает патриархат с войной, определяя его как «систему, созданную на пересечении контроля над женщинами, частной собственности и войны, — которая разрешает и поощряет насилие, экспансию, изнасилование, мародерство, эксплуатацию ресурсов и захват рабов». Крайст уверена, что там, где патриархат, там всегда война: мужчины захватывают женщин и частную собственность, а чтобы передавать ее по наследству (естественно, по мужской линии), берут контроль над женской сексуальностью. Мужчина заточает женщину в патрилинейную моногамную семью, чтобы точно знать, что дети — его. Он запрещает женщине связи на стороне, создавая вокруг женской сексуальности ареол греховности. Наконец, мужчина вытесняет женщину из публичной сферы в частную. 

Крайст — еще и теолог, и она также разбирает, как патриархат эксплуатирует религиозные символы и мифы, чтобы создать иллюзию: якобы война и мужское доминирование — в природе вещей. Вообще, аргумент о «природе вещей» до сих пор прочно сидит в общественном сознании. Даже те, кто патриархальную культуру не поддерживает, нередко считают, что гендерный дисбаланс можно объяснить биологической разницей между мужчинами и женщинами. Мол, просто мужчины «по природе» агрессивны, а женщины — «генетически» более мирные. 

У этой точки зрения есть название — биологический детерминизм, и если коротко, в реальности нашего общества он не способен объяснить почти ничего. Да, отличия между мужчинами и женщинами существуют (впрочем, сегодня сложно говорить даже о существовании строго двух биологических полов), но они не объясняют существование патриархата и гендерной иерархии — все это имеет социальную природу. А фиксация на половых различиях возникла потому, что к началу формирования современной науки, то есть в XVIII веке, гендерный дисбаланс в западных обществах уже давно сформировался и укрепился. Мужчины-ученые стремились объяснить его естественным порядком вещей, игнорируя женское знание — и дополнительно увеличивая таким образом социальный разрыв между полами. 

О войне часто говорят как о чем-то, что будет существовать всегда, потому что она тоже «в природе вещей». Но ученые точно знают, что война — сравнительно недавнее явление, появившееся во времена неолитической революции. Об этом, например, подробно рассказывает антрополог Брайан Фергюсон в статье о связи маскулинности и войны. Ученый приводит результаты исследований из приматологии, этнологии, археологии — и показывает: нет никаких причин считать мужчин «врожденными убийцами», а женщин — миролюбивыми «по природе». Связь между маскулинностью и войной не биологическая, а социальная. Мужчин, готовых воевать, воспроизводит само общество, и эти мужчины уверены, что именно на войне должны подтверждать свою маскулинность. 

Есть еще одна существенная черта патриархата, описывающая его связь с войной, — логика маскулинной защиты, которую исследовала философ и политолог Айрис Йонг. Она пишет о «государстве безопасности», которое под предлогом защиты населения ограничивает свободы и отбирает у людей контроль над существенной частью их жизни. Эта логика переносится в международные отношения и внутреннюю политику прямиком из нуклеарной или донуклеарной семьи, где отец — глава, на котором лежит забота обо всех ее членах. Чтобы исполнять роль защитника было удобнее, мужчина ставит в подчиненное положение всех, кого защищает: супругу, детей и старших родственников. 

Мировоззрение такого маскулина-защитника базируется на идее, что мир полон опасностей, а семья, дом или государство — крепости, которые необходимо охранять. Эту идею нужно не только все время держать в поле зрения, но и поддерживать в окружающих — чтобы оправдать власть в своих руках. Что угроза, а что нет, определяет, конечно, сам защитник. И общественный или семейный «договор» (хотя вряд ли здесь можно говорить о настоящем договоре) состоит в том, что мужчина или государство нейтрализуют угрозы в обмен на лояльность защищаемых и их отказ от участия в принятии решений — ведь когда нависла опасность, контроль должен быть централизован. Страна, живущая в такой логике, сосредотачивает все усилия на милитаризации: она наращивает агрессивную риторику и военный бюджет, увеличивает объем вооружений, принимает любые решения исходя из соображений «безопасности». И все это — в ущерб образованию, здравоохранению и гражданским свободам. 

Уверенность в том, что женщина слаба и нуждается в защите, — отличительная черта патриархального общества. Профессор политических наук Валери Хадсон вместе с тремя коллегами в своем исследовании 2012 года выяснили, что чем лучше в обществе отношение к женщинам — то есть чем меньше их дискриминируют под предлогом «защиты» — тем с меньшей вероятностью государство вступит в вооруженный конфликт. Авторы этого исследования подчеркивают: демократии с высоким уровнем насилия в отношении женщин так же небезопасны и нестабильны, как и не-демократии. А страны, где распространена культура «мужской чести», имеют более высокий уровень межличностного насилия и чаще оправдывают применение силы в конфликтах.  

Связь между войной и патриархатом не односторонняя. Об этом подробно пишет профессор международных отношений Джошуа Голдстайн в книге War and gender. How Gender Shapes the War System and Vice Versa (не переведена на русский). Они постоянно питают друг друга: риторика прославления войны — патриархат, а патриархат — войну. На протяжении тысячелетий этот симбиоз порождал мифы о войне и гендере, которые живут в литературе, фильмах, сказках и даже науке, побуждая людей думать и действовать определенным образом. Причем эти мифы постоянно обновляются: скажем, военные телеграм-каналы, прославляющие маскулинность «Кузьмичей», вносят огромный вклад в воспроизводство мифа о спокойном рассудительном мужчине-герое, без лишних слов берущем в руки автомат. 

В войне мы привыкли видеть в первую очередь инструмент захвата территории и людей, но профессор политологии Том Воркман считает, что дело не столько в этом. Глобальная цель войны, полагает он, — сохранять патриархальный режим. «Конечно, у войны могут быть сиюминутные цели в виде куска земли или охраны границы, — признает Воркман, — А ее подспудная цель по резервации патриархата может даже не ощущаться теми, кто развязывает войны. Но она проскальзывает в риторике о том образе жизни, который государство хочет защитить». Эту риторику легко найти, например, в заявлениях российских чиновников о «традиционных ценностях» России, с помощью которых она противостоит порочному Западу. 

Война помогает оберегать патриархальный режим и удерживать власть — тем, кто ее и так держит. А еще война сохраняет подчиненное положение женщин, что хорошо видно видно по тому, насколько массовым является изнасилование в качестве военного оружия. Так что война — главная технология патриархата, подчеркивает Воркман, и главный инструмент для подтверждения маскулинности. При этом поле боя остается одним из немногих мест, где тела, искалеченные маскулинной социализацией, отбирающей у них эмпатию, могут друг о друге заботиться. Параллельно причиняя смерть другим таким же телам.

Часть третья. Какой была бы планета под управлением женщин

и почему безопасность может наступить, когда все откажутся от оружия

Многие помнят видео с совещания Совбеза РФ о «признании» самопровозглашенных ЛНР и ДНР, где перед вторжением в Украину Владимир Путин отчитывает директора Службы внешней разведки Сергея Нарышкина и требует от него «говорить прямо». Это классический перформанс гегемонной маскулинности, которая в огромной степени определяет внутреннюю и особенно внешнюю политику страны последних двадцати лет. Люди, принимающие решения на таком уровне, параноидально обеспокоены сохранением своего места в патриархальной иерархии и соблюдением маскулинных кодексов поведения. 

Анализируя риторику высокопоставленных чиновников, отвечающих за безопасность государств, исследовательница Кэрол Кон вспоминает, как в семидесятые-восьмидесятые американские военные называли своих европейских коллег «евро-педиками», а молодых советников Михаила Горбачева — «кучкой тряпок». Еще она пересказывает историю физика, который работал над стратегиями ответного ядерного удара: на одном из совещаний он вслух ужаснулся, что его коллеги спокойно обсуждают возможные многомиллионные человеческие жертвы, — и тут же «почувствовал себя женщиной». В свою очередь советник по безопасности американского президента в семидесятые Генри Киссинджер, оправдывая поставку оружия в Анголу, заявил, что «США должны не показаться кастратами». А взрыв пяти ядерных устройств Индией в девяностые местный ультраправый политик Бал Такерей прокомментировал фразой: «Мы должны доказать, что мы не евнухи». 

Роль гендера в международной политике изучал, например, исследователь Роберт Дин — в 2001-м у него вышла книга Imperial Brotherhood (на русский не переведена). Дин считает, что война во Вьетнаме стала возможна именно потому, что тогдашний президент США Джон Кеннеди был окружен маскулинными политиками, выходцами из исключительно мужских сообществ — школ для мальчиков, мужских общин университетов Лиги Плюща, элитных военных подразделений — которые были уверены, что действовать нужно жестко и безжалостно. Что-то похожее происходило со всеми войнами в мире — их развязывали мужчины, которые стремились утвердиться в качестве носителей гегемонной маскулинности. Это так важно для них, потому что в патриархальном обществе маскулинность — ключевой элемент идентичности мужчины. 

Тогда вопрос: будет ли мир, управляемый женщинами, менее воинственным? Отвечая на него, первым делом вспоминают о премьер-министре Великобритании Маргарет Тэтчер, которая в начале восьмидесятых вступила в войну с Аргентиной — да и вообще придерживалась политики, которую нельзя назвать мягкой. 

В пример приводят и других женщин-политиков: премьер-министров Индии и Израиля Индиру Ганди и Голду Меир; президента Шри-Ланки Чандрику Кумаратунга и Госсекретаря США Хиллари Клинтон — всех их нельзя назвать пацифистками. А в 2017-м и вовсе вышло исследование, согласно которому с XV по XX век в Европе вероятность объявления войны была на 27% выше как раз во время правления королев. 

Мы уже выяснили, что нет ничего «биологического» в женщинах, что делало бы их изначально нацеленными на мир. Но работы психоаналитиков Нэнси Чодороу и Дороти Диннерстайн описывают, как структуры воспитания детей в наших обществах формируют в девочках и мальчиках разное восприятие выживания — и это задает разные характеристики их личностей на таком уровне, который даже глубже гендерной социализации. То, как растят девочек, уводит их от необходимости определять себя в качестве потенциальных убийц — но это в той или иной степени прививается мальчикам. Тем не менее, если женщина попадает в систему, существующую на патриархальных принципах, с огромной вероятностью она либо изменит свое поведение в угоду системе, чтобы преуспеть или выжить, либо будет системой выплюнута. Поэтому простое увеличение количества женщин на руководящих постах, вероятно, мало чем поможет в деле прекращения войн. 

В 2014 году министр иностранных дел Швеции Маргот Вальстрем заявила, что ее правительство станет первым в мире, действующим по принципам осознанно феминистской внешней политики — то есть будет стремиться достичь гендерного равенства и вовлекать женщин в мировую политику. Уже в 2022-м, на фоне правого поворота в Швеции, от этого отказались, но за прошедшие восемь лет о своей приверженности феминистской внешней политике заявили Канада, Франция, Мексика, Испания, Люксембург, Германия и Чили. 

Пока идут споры о том, в каком случае это смена курса, а в каком — риторика. И сегодня сторонниц феминистского движения по-прежнему слишком мало на постах лидеров государств и в национальных правительствах, чтобы страны могли осознанно проводить феминистскую политику. Но очевидно — процесс запущен. 

Достижения женщин в активизме и деле теоретизации способов ненасильственного разрешения конфликтов огромны. В том числе именно благодаря им было переосмыслено понятие безопасности. Феминистки определяют ее как отсутствие любого насилия — экономического, сексуального, политического, военного. Они пишут, что мы живем в мире, где все взаимосвязано — и где каждый несет ответственность не только за свою безопасность, но и за безопасность соседей. Патриархальное представление о безопасности — это вооружиться до зубов и охранять границы, если надо — применить силу. Феминистское же — полный отказ от ядерного оружия, поддержка мигрантов, сокращение вооруженных сил и постепенная полная демилитаризация. 

Вероятно, именно женская социализация вкупе с женским опытом по социальному воспроизводству (в котором мужчины до последнего времени почти не были задействованы) — причина того, что большинство антивоенных движений начиная с XIX века — отчетливо феминистские. В 2022 году многие обратили внимание, что именно женщины в России активнее выступают против войны, участвуют в гуманитарных миссиях, выходят на пикеты. Но вообще-то говоря в этом нет ничего нового — у женского движения за мир огромная история. 

Из исследований мы знаем, что постконфликтные соглашения, которые заключаются без участия женщин, разрываются чаще и быстрее, чем те, в которых женщины участвуют. Один из поразительных примеров — женское движение в Либерии, где активистки помогли остановить гражданскую войну, а затем избрать на пост президента женщину — и она стала первой женщиной-президентом африканской страны.

><{{{.______)

Отказ от войн невозможен, пока мы не признаем, что ключевую роль в их существовании играют гендер и патриархальные ценности. Только разглядев эффекты невидимых структур патриархата, можно начать им сопротивляться. 

Демилитаризация и «длинный мир» не наступят без осознания, что именно маскулинная социализация — и люди, которых она порождает — ответственны за насилие. Если мы поймем это сейчас, у нас есть шанс на феминистский мир.

Мир без войн.